Величие Самуэля Ганемана

Питер Морелль

Великобритания, г. Сток-он-Трент

 

Написано по случаю 250-летия со дня рождения Самуэля Ганемана,

праздновавшегося 10 апреля 2005 года,

и 200-летия со дня публикации его работы

«Fragmenta de viribus medicamentorum positivis»,

включавшей прувинги первых 27 лекарств.

 

Велич Самуеля Ганемана. П. Морелль (Сток-он-Трент, Велика Британія)

            Не може бути заперечений той факт, що Ганеман заслуговує на більше визнання його рідкісного внеску до медицини. Ще менше сумнівів викликає той факт, що він був найвеличнішим з лікарів, що коли-небудь жили, велетнем теорії та практики медицини, невтомним майстром експерименту, ретельного дослідження та численних емпіричних нововведень, особливо щодо подібності і мінімальних доз. Він також був обдарованим та успішним, відданим своїм пацієнтам, лікарем-практиком, що непохитно зберігав клятву Гіппократа.

 

Ключевые слова: Ганеман, гомеопатия, жизнеспособная система лечения, малая доза, одно лекарство, прувинг, теория миазмов, витализм, история медицины

 

Сегодня гомеопаты имеют полное право заявить, что Ганемана следует считать великим пионером и защитником медицины. Своей заметкой я хотел бы воздать должное этому человеку, вкратце напомнив всё то, что создало его величие, а также его бесчисленные заслуги как неутомимого экспериментатора и главного защитника научного метода в медицине.

1. Ганеман был истинным пионером психиатрии, но до сих пор не признаны его заслуги как человека, намного опередившего своих современников в гуманном и сострадательном отношении к душевнобольным в ту эпоху, когда как к тем относились грубо и пренебрежительно, и часто держали в цепях, как животных.

2. Хотя он не был первым, кто использовал здоровых добровольцев для прувингов (к последним он пришел после изучения истории отравлений), но он был первым, кто сумел, на основе запутанного материала, полученного из испытаний, создать жизнеспособную систему лечения, отличающуюся от грубой лекарственной «накачки» своего времени.

3. Ганеман был одним из первых, кто постоянно нападал на укоренившуюся ещё со времён Галена догму «очищай и пускай кровь»; её он атаковал яростно и с неукротимой энергией, как вредоносную и бессмысленную.

4. Ганеман был главной причиной постоянного упрощения официальной медицинской практики на протяжении XIX века, в конце концов загнанной гомеопатией в тупик медицинского нигилизма. Упрощение шло по нарастающей, в течение всего XIX века, в сторону отказа от «героического лечения» и использования более простых лекарств в меньших дозах. Вряд ли это могло произойти естественным образом, без резкой публичной критики кровопусканий и грубой лекарственной «накачки». Гомеопатия постоянно вдохновляла и использовала эту критику. Демонстрацией истинной терапевтической ценности малых доз одного лекарства гомеопатия лишила смысла необходимость использования сильных лекарств в многокомпонентных смесях.

5. Ганеман был первым, последовательно защищавшим употребление малых доз лекарств. Ещё до того, как он пришел к гомеопатии, он не только рекомендовал, но и широко использовал намного более редкие и намного меньшие дозы, чем это предлагали в учебниках того времени, и было обычный практикой его современников.

6. Он выработал философское мировоззрение, подобное созданному Канту. Он обвинял врачей своего времени в том, что они смотрят на вещи «через очки гипотезы….» [Hahnemman’s Lesser Writings, с. 423], что обозначало следующее: мы видим лишь то, что приучены видеть, или думаем, что приучены видеть и воспринимаем лишь то, что приучены воспринимать. В сущности, Ганеман прекрасно знал, что наше мышление отражает наш поиск привычных трафаретов и условий; знание же, подобно лампе, освещающей что-то, но все иное оставляющей в тени.

7. Он был первым и, несомненно, остаётся самым главным защитником целостного подхода или изучения всей совокупности симптомов, которая создаёт основу для восприятия больного и его лечения, и отказа от деления пациента на фрагменты, части, «местные симптомы» или «сущности болезни». На это его, в определённой степени, навела цельность картины симптомов, получавшейся в прувингах; с другой стороны, прувинги подтвердили его более ранние догадки.

8. Как главный представитель учения о подобии после Парацельса («гомеопатия относится скорее к медицине Гиппократа и Парацельса, чем Галена… и потому имеет много общего с двумя идеографическими периодами», - Guttentag, С. 1178), но, в отличие от Парацельса, Ван Гельмонта и Сталя, он преуспел в том, что оказалось не под силу им: он уменьшил дозу, использовал лекарства по отдельности, и взял на вооружение прувинги, вытеснив этим безнадежные и неприменимые в реальной жизни гадания, включая «доктрину сигнатур», «сущности» и астрологию.

9. Подобно Гиппократу, Парацельсу и Сиденгаму, он рьяно защищал описательную (идеографическую) медицинскую парадигму, в противоположность законодательным установлениям, которых держался Гален и его последователи [см. Guttentag]; это означает, что главное внимание уделяли полному описанию пациента, а не бесконечному навязчивому аллопатическому выдумыванию механизмов и названий болезней. Медицина, которая по своей природе «идеографически реалистична и, по преимуществу, имеет дело с наблюдениями» [Guttentag, с. 1179], нежели с объяснениями, редукционизмом или механицизмом, и «так она совершеннее, чем основанная «на теоретизированной систематике» [Guttentag, С. 1179].

10. Хотя это до сих пор и не признано, он был первым, кто заявил о паразитической и патогенетической природе холеры, в защите от которой он предлагал полагаться на меры гигиены.

11. Он был одним из величайших неустанных адвокатов эмпиризма в медицине. Как и Парацельс, он резко критиковал сумасшедшую гонку теоретизирования и создания «медицинских систем».

12. Он отверг и высмеял привычку классифицировать и прилеплять ярлык учёного названия к каждой болезни, вместо чего он выяснял совокупность симптомов больного, как то главное, на что должно быть направлено лечение, и не пытался с пустой педантичностью найти для каждого из них место в искусственной конструкции, называемой «болезнью».

13. Вдохновлённый, вероятно, указаниями, обнаруженными им в арабской медицине, он разработал уникальный процесс потенцирования лекарств, сначала растираниями, а потом встряхиваниями. Суммируем в нескольких словах его склонность к наблюдениям и экспериментаторский гений: потратив около 45 лет [1798-1843], он разработал десятичную, сотенную и, наконец, пятидесятитысячную шкалы разведения и потенцирования, ранее не существовавшие.

14. Ганеман был и остаётся главным защитником назначаемых по отдельности лекарств, пионером введения которых в практику он был.

15. Он был единственным, кто обнаружил, изучил и использовал двухфазное действие лекарств, и первичные и вторичные [действие и реакция на него] эффекты лекарств на здоровых людей. Всё обнаруженное стало плодом его неутомимого экспериментирования.

16. Подобно своему предшественнику Парацельсу, в одном ряду с Бэконом и Галилеем, он предпочёл основать своё лечение на велениях природы, опыте и эксперименте, а не на укоренившихся книжных догмах и теоретических рассуждениях, которые отмёл как безосновательные.

17. Как и Парацельс, он делал упор на естественные силы организма, а лечение направлял на полное исцеление, через создание состояния здоровья, а не посредством искоренения болезни или удалением симптомов один за другим. Таким образом, он нашёл средство выйти из безнадежного заколдованного круга зависимости от паллиативных лекарств и приборов, который до сегодняшнего дня охраняет неспособную излечивать аллопатическую медицину.

18. Он разработал теорию миазмов, или продолжающихся в поколениях первичных расстройств. Не исключено, что основой и для неё стали сведения, содержащиеся в арабской медицине. Ганеман проникал в самую суть вещей, под безжизненными песками пустыни он видел воду, золото, нефть, минералы, – огромное количество всего того, что другие и представить себе не могли. В своём поразительном умении понять невидимый генотип болезни, распознать его за бесчисленным разнообразием наблюдаемых постоянно изменяющихся симптомов болезни, Ганеман заставляет вспомнить Менделя.

19. Ни один врач, живший до или после Ганемана, не изучил историю медицины столь тщательно, чтобы найти, выделить, собрать, упорядочить, исследовать и оценить успехи и неудачи медицины, очистить и понять огромный пласт информации; и, на его основе, создать совершенно новую систему, основанную на подобии, минимальных дозах, совокупности признаков и прувинге, которая, будучи мягкой и безопасной, тем не менее, работает, и работает без неприятных последствий в будущем или побочных эффектов.

20. Тщательные повторные наблюдения показали Ганеману, что устранение местных симптомов сильнодействующими лекарствами всегда представляет собой подавление и никогда – лечение. Это привело его к убеждению, что лечение противоположным и сильнодействующие лекарства никогда не приводят к излечению, но, в отношении долгосрочных последствий для здоровья, вредят пациенту в целом, а потому «местные болезни», столь любимые аллопатией, ничто иное, как иллюзия, призрак, продукт порочного фрагментарного восприятия больного. Это отличный пример того, что может быть названо «метафизикой Канта».

21. И вновь – пользуясь сведениями, полученными из арабской медицины, алхимии и парфюмерии, он разработал уникальный, тонкий метод вдыхания лекарственных средств, который чаще всего применял в конце жизни. Сходство между вдыханием и столь же тонкими и неощутимыми миазмами и жизненной силой очевидно.

22. Будучи приверженцем витализма, и разделяя это воззрение с Гиппократом, Парацельсом, Ван Гельмонтом и Сталем, он преуспел там, где те расписались в своей неудаче: Ганеман обнаружил подобие через прувинги, превратил необработанные препараты (часто ими были минералы) в потенцированные энергетические лекарства; лечил пациента как целое, а не боролся против массы произвольно назначаемых и никак друг с другом не связанных «болезней». С одной стороны, Ганеман принадлежал к прагматикам в медицине, делая упор на опыт и наблюдения, но, с другой стороны, он был приверженцем последовательной медицинской теории. Он был удовлетворён созданной им системой, опирающейся как на практику, так и на рациональные принципы.

23. Он был не только хорошим лингвистом, но настоящим знатоком древнегреческого и латыни, немецкого, английского и французского. Ганеман был вполне сведущ в итальянском и испанском, и неплохо знаком с ивритом и арабским. Он с максимальной отдачей использовал свои таланты, создав переводы, которые часто были лучше оригинала, и которые высоко ценили его современники.

24. Вероятно, ни один другой врач не был столь блестящим знатоком языков, писателем и историком медицины, использовавшим свои таланты для того, чтобы тщательно изучить наследие прошлого, и найти в нём идеи, отвечающие своей неутолимой тяге к эмпирическим исследованиям. Такой личности никогда не знала медицина ни до, ни после Ганемана, и ничто не может нарушить его неповторимого, выдающегося, величественного одиночества.

Основываясь на сказанном и объяснённом выше, я утверждаю: не может быть оспорен тот факт, что Ганеман заслуживает большего признания своего уникального вклада в медицину, очевидного для любого невооружённого взгляда. Ещё меньше сомнений вызывает то, что он был величайшим из когда-либо живших врачей, гигантом теории и практики медицины, неутомимым мастером эксперимента, тщательного исследования и бесчисленных эмпирических нововведений, особенно в области подобия и минимальных доз. Он также был одарённым и успешным, преданным пациентам, практическим врачом, непоколебимо следовавшим клятве Гиппократа и, своим трудом, лишний раз, облагородившим её положения. По мере того, как накапливались опыт и новые сведения, он обновлял и улучшал свою собственную практику, раздвигая границы того эмпирического метода, который он открыл и выпестовал.

Перевод А. Котока

 

The Greatness of Samuel Hahnemann

Peter Morell

[Written as a commemorative to Hahnemann on the occasion of the 250th anniversary of his birth, 10 April 2005, which is also the 200th anniversary of the publication in 1805 of his first collection of 27 drug provings in the Fragmenta de viribus medicamentorum positivis]

 

Homeopaths today are fully justified to claim that Hahnemann be considered more widely as a great medical pioneer as well as a unique advocate within the medical field. The purpose of this fitting and timely tribute to the man serves merely to identify the numerous points of his greatness, his pioneering spirit within the field of medicine, as well as his peerless credentials as a tireless experimenter and key advocate of the scientific method within medicine. It also serves to remind his modern followers of the measure of the man whose medicine they study and employ and to whom their debt is immeasurable.

1. Hahnemann was the genuine pioneer of psychiatry, but he remains generally unrecognised for being far ahead of his time in the advocacy of a compassionate and humane treatment of the insane at a time when they were always neglected and brutalised, and often kept chained in worse conditions than most animals.

2. Though he was not the first to implement full provings of drugs on healthy volunteers, a work which largely derived from his studies of poisonings, yet he was the first to pursue this approach sufficient to successfully transmute the complex material derived from provings into a valid therapeutic system distinct from the crude drugging of his day.

3. Hahnemann was one of the first to systematically denigrate the entrenched and damaging 'purge and bleed' dogma of Galenism; which he attacked with unceasing energy and an unrestrained passion for being both fundamentally uncurative of sickness and harmful to the patient.

4. He was the chief cause of the relentless simplification of regular therapeutics during the 19th century, which homeopathy forced into the cul-de-sac of therapeutic nihilism. In essence, this involved the decline of heroic practices, and the use of simpler drugs and smaller doses across the whole of medicine, as that century progressed. It is unlikely that this change would have happened naturally without the blistering public critique of bleeding and crude drugging, which homeopathy inspired and maintained. By demonstrating the true therapeutic value of small doses of single drugs, homeopathy thus invalidated any need for strong drugs in complex mixtures; a shift in therapeutics almost entirely due to this critical influence.

5. Hahnemann was the first to consistently advocate small doses of drugs. Even before he had conceived of homeopathy, he was noted for recommending and using widely spaced and smaller doses than recommended by textbooks of the day or habitually employed by his contemporaries.

6. He developed a philosophical outlook similar to Kant's; that is, he accused regular doctors of looking "only through the spectacles of hypothetical conceits," [Hahnemann's Lesser Writings, p.423] that what we see becomes bent and twisted by our mode of thinking and seeing; and likewise what we conceive by our mode of conception... In essence, Hahnemann knew that what we think we know moulds and conditions what we look for and see... knowledge acts like a lamp that illuminates some things but which also casts others into the shadows.

7. He was the first, and indeed remains the major, advocate of medical holism or case totality... the symptom totality of the patient forms the primary basis both for treatment and for the conception of the sick person, and NOT fragments, parts or alleged 'localised symptoms' or alleged 'disease entities.' To some degree, this impulse derived from the complexity of the provings and in other respects precedes and was confirmed by them.

8. As the chief exponent of similia after Paracelsus ["homeopathy is more closely related to the medicine of Hippocrates and of Paracelsus than to that of Galen...and [thus] has much in common with two ideographic periods." [Guttentag, 1178], yet unlike Paracelsus, Van Helmont and Stahl, he succeeded where they had failed...his employment of dose reduction, single drugs and provings superseded the hopelessly outdated and unworkable guesswork involving doctrine of signatures, 'essences' and astrology.

9. Like Hippocrates, Paracelsus and Sydenham, he was a major advocate of a descriptive [ideographic] medical paradigm rather than a nomothetic one like Galen's [see Guttentag]; this means a focus upon complete description of the patient rather than the endless allopathic obsession with mechanisms and arbitrarily constructed disease names. Medicine that is "ideographic-realistic is more concerned with observation," [Guttentag, 1179] than with explanation, reductionism or mechanism, and so stands in very stark "contrast to theorising systematics." [Guttentag, 1179]

10. He was the first, though still unrecognised, advocate of the parasitic and pathogenic nature of Cholera, for which he should be seen as a major pioneer of hygiene...and microbiology.

11. He was one of the greatest and most tireless advocates of empiricism in medicine; again like Paracelsus, he railed consistently against the mad rush towards theorising... and the formulation of 'medical systems.'

12. He rejected and heaped scorn upon the habit of classifying and labelling of diseases with names, preferring to consider the totality of the sick person as the primary focus of therapeutics, rather than the endless and arbitrary hair-splitting taxonomy of symptom clusters unnaturally construed as 'diseases.'

13. Possibly inspired by hints in Arabic medicine, he developed the unique process of potentisation of drugs first by trituration and then by succussion. Comprising one lifelong testament to his empirical bent and his experimental genius, spanning some 45 years [1798-1843], he inventively developed decimal, centesimal and finally quintamillesimal scales of dilution and potentiation quite unknown and undreamed of before him.

14. He was and remains the chief advocate of single drugs, the successful employment of which he was virtually the sole pioneer.

15. He was the only person to reveal, explore and use the biphasic action of drugs and the primary and secondary [action and reaction] effects of drugs on the healthy human subject. These notions were again spawned entirely by his tireless experiments.

16. Like Paracelsus before him, and following the lead of Bacon and Galileo, he preferred to ground his therapeutics in the imperatives of Nature, experience and experiments, rather than in the entrenched dogmas of books and prior theorists, which he rejected as unsound.

17. Also like Paracelsus, he placed great emphasis on aiding the body's natural healing powers and in grounding his therapeutics to aim for total cure [healing] through health-creation rather than via disease eradication, or the picking-off of symptoms one by one. This approach neatly circumvents the hopeless circus of dependency induced by reliance upon palliative drugs and medical devices, which are doomed to remain unhelpful factors that still dog uncurative allopathic medicine.

18. Uniquely, he conceived the theory of miasms or longitudinal family-based inheritable primary disorders; maybe again deriving from hints in Arabic medicine, he saw beyond the realm of appearances; glinting alluringly beneath the desolate desert sands he saw the water, the gold, the oil, the minerals, a vast wealth of unperceived things. He also resembles Mendel in his astonishing ability to conceive of the invisible genotype of disease, lying behind, lurking beneath the observed and ever-varying realm of sickness phenotypes.

19. No other physician, before him or since, has studied medical history so thoroughly as to identify, collect, tabulate, explore and evaluate numerous previous medical successes and errors and then distil and purify this large corpus of knowledge into the principles of a totally new medical system, rooted in similars, small doses, case totality and provings: viz, what is safe and gentle yet works; that which cures without residue, consequence or side-effects.

20. From meticulous and repeated observation, he saw that the removal of localised symptoms by use of strong drugs was always a suppression, never a cure; and from this flows his contention that contraries and strong doses are always uncurative and damaging to the long-term health of the patient totality and that so-called 'localised illnesses,' so beloved of allopathy, are therefore illusions, phantasms, a product of a flawed and fragmented way of observing the patient and flowing from a flawed mode of conception of the sick person. This is but one example of what may be termed his 'Kantian metaphysic.'

21. Probably again deriving from Arabian medicine, alchemy and perfumery, he developed the unique and subtle therapeutic method of olfaction, which he especially employed at the end of his career. The analogy of olfaction with the equally subtle concepts of miasms and vital force could hardly have been fortuitous.

22. Hewing faithfully to vitalism, and standing in a line with Hippocrates, Paracelsus, Van Helmont, and Stahl, he succeeded where they probably failed, by refining similars through provings into case totality, crude drugs [often minerals] into potentised drug energies and by treating the whole person as a sick entity rather than an aggregation of alleged and arbitrary 'diseases,' which come and go in a long concatenation. This line of development reveals first his overt commitment to medical pragmatism [observation and experience], on one side, but also secondly, his covert commitment to consistent medical theory. He felt satisfied that he had spawned a medical system rooted equally in what works and with demonstrably sound rational principles.

23. He was not just a brilliant linguist, but a master of Greek and Latin, German, English and French, as well as being competent in Italian and Spanish as well as conversant with Hebrew and Arabic. He used these natural gifts to great effect by producing translations that were very highly regarded by his peers as outstanding works that were often better than the original text.

24. Probably no other physician has ever been such a brilliant linguist, writer and medical historian and who combined and used these talents to delve into the past and bring forth medical ideas to inform his fertile passion for empirical investigation. Such an individual had never been known in medicine, before or since, and so he stands alone as a completely unique figure.

Based on all the above clearly elucidated points, it is obvious beyond the point of reasonable dispute, and broadly self-evident, that Hahnemann should receive greater recognition for his unique contributions to medicine. For it is equally clear that he was one of the greatest physicians who ever lived, a giant of both medical theory and practice, and an indefatigable exponent of experiment, meticulous, hard-won research and endless empirical innovation, especially in the safe and gentle field of medical similars and small doses. He was also a gifted and highly successful medical practitioner, devoted to his patients, who followed resolutely and ennobled the postulates of the Hippocratic Oath. He humbly and unceasingly modified and refined his own medical practice ever and only in the light of new experiences, pushing forwards the boundaries of the very empirical discipline which he had himself conceived and established.

 

БИБЛИОГРАФИЯ:

1.            Otto E. Guttentag Trends toward Homeopathy. Present and Past, Bull Hist Med, 8.8, 1940, 1172-1193.

2.            Samuel Hahnemann Lesser Writings, 784 pages, translated & edited by R Dudgeon, London, 1851.

 

Информация об авторе. Известный историк медицины, 55-летний британец Питер Морелль, известный своими яркими публикациями (чаще в виде блестящих эссе) не только по истории гомеопатии и медицины. Его интересуют искусства, поэзия, астрология, зоология, Буддизм. Известны его ёмкие эссе о Ганемане, истории британской и американской гомеопатии, иллюстрированные эссе о лекарствах. Веб-сайт: http://www.homeoint.org/morrell/peter.htm

Peter Morrell

47 Burton Manor Road Stafford

ST17 9QQ United Kingdom

E-mail: pmorr1sc@stokecoll.ac.uk